Он всегда возвращался под утро, как только первые лучи солнца или капли дождя постучат в окно. Он никогда у него не оставался. Он терпеть не мог чужие квартиры и чужую жизнь. Он слишком любил комфорт, который создал сам. Ну, или с кем-то вместе. Кем был для него этот? Он снова возвращается. Сейчас начало сентября, и дождь все льет и льет. Он, наверное, промок. Конечно, не взял свой зонт, - вон он, в стойке, - а тонкий, но ужасно пижонский плащ его не спасет от тяжелых крупных капель воды. Вот и он, позвякивает ключами в бледных пальцах. Весь мокрый, от него веет сыростью осеннего дождя. Смоляные волосы чуть зловеще поблескивают в полумраке квартиры. Он всегда так возвращается. Не включая свет. Он знает, что его всегда ждут. Но ему словно наплевать. На его губах, искусанных и чуть припухших, полубезумная, злобная и счастливая, улыбка, под глазами после бессонных ночей залегли тени, а белизна шеи испоганена цепочкой засосов. Кажется, он ничего не соображает. Он словно пьян, словно бесконечно устал. Ему плевать, что его ждет какой-то там брат. Они давно перестали интересоваться друг другом, наверное, с тех пор, как оба перестали быть детьми. Саске раздраженно стаскивает с себя плащ, выворачивая рукава. Он настолько мокрый, что можно выжимать. Да и сам он выглядит не лучше. На высоких, остро очерченных скулах играет больной румянец, глаза нездорово блестят. Итачи вздохнет и выйдет из темноты. Младший брат дернется от неожиданности, что-то буркнет про то, что Итачи крадется, как вампир. А потом чихнет. Мило так, как маленький ребенок. Или слабо кашлянет. Саске вечно болеет. С самого детства мотал нервы матери своими бесконечными простудами, воспалениями легких, бронхитом и гриппом. А сейчас…сейчас все как всегда. Даже смешно, его простуды всегда случались в определенные моменты, - тогда, когда он вот такими вот предрассветными сумерками возвращался домой. Почему он всегда возвращается? Почему он, в конце-то концов, не съедет? Саске не нравилось. Саске раздражало. Саске всегда стремился к обратному направлению. Итачи возьмет его за запястье, - за руку он брал младшего только в детстве, - и без слов потащит переодеваться. Эти движения были доведены до автоматизма, сухого и точного, скучного и рационального. Почему? О, просто все было не в первый раз. Пока Саске будет переодеваться, меланхолично созерцая пейзаж за окном и застегивая рубашку, - футболок он из принципа не носил, - его крепко обнимут сзади, а холодные пальцы пробегутся по царапинам на спине. Ревниво так и нежно. Сухие губы пробегутся по шее вверх и поцелуют в висок, а руки на секунду прижмут к себе еще крепче. Это как привычка, доведенная до автоматизма. Это как то, что Саске всегда возвращается, на сколько бы дней он не пропадал. И он всегда возвращается таким. Потрепанным и опустошенным. Все с тех пор, как он познакомился с этим Дейдарой. А может, все началось чуть раньше. Наверное, тогда, когда Саске исполнилось двадцать лет. И взрыв, и ссора, и ненависть. Что они тогда хотели друг от друга? Хотел ли Саске просто выплеснуть свою ненависть ко всему, которая переполняла его с самого детства, или же он просто хотел достучаться до Итачи? Сейчас это уже казалось полузабытым сном. Они оба часто ловили себя на мысли, что они ведут себя, как незнакомые люди, но с другой стороны, для незнакомых людей у них было слишком много привычек и зависимостей друг от друга. Взять хотя бы то, что происходило минуту назад в темной комнате с незанавешенным окном. Это как ритуал. После него Итачи всегда шел на кухню, внезапно разрывая объятия, и готовил какао, обжигающе горячий, нежно-сладкий, с пряной корицей и привкусом белого шоколада. Саске присядет на подоконник и будет наблюдать за своим братом. Таким, словно неживым, идеальным и совершенным, начисто лишенным воображения, вызывающе красивым для молодого человека. У него пальцы пианиста. Тонкие, длинные и гибкие. Он заправляет мешающуюся прядь волос за ухо. Они все так же – в темноте. Саске не обращает на это внимания, он пытается отвести взгляд от брата, слишком далекого, чтобы смотреть на него так. Он пытается вызвать в памяти другой образ, чуть нервно облизывает искусанные губы и закуривает. Итачи терпеть не может, когда Саске курит, но не пытается заставить его бросить. Привычки и зависимости. Две чашки с какао, пахнущим корицей. Запах сигаретного дыма, влажных сумерек и осени. Сегодня что-то было не так, как всегда. Сегодня Итачи молчит. Совсем. Он отводит взгляд от Саске, он сегодня больше уставший, чем обычно. Он все делает на автомате, не соображая, что. Саске интересно. Наверное, с детства не было так интересно, что происходит. Ему не нравилось такое невнимание к своей персоне. Ему не нравился потухший взгляд Итачи. Но этот Итачи вызывал в душе младшего какие-то смешанные чувства. Он сидит напротив, изящно держа чашку. Он не смотрит на него. Посмотри, посмотри, посмотри. От него исходит какая-то злость. Глубокая, затаившаяся, опасная, как буря или ураган, если вырвется наружу. Он больше не может видеть, как Саске разрушает себя, разрушает все то, что когда-то они построили вместе. Сжигались мосты, обрезались веревки. Полубезумная улыбка на губах, чужие прикосновения, светлые волосы и голубые глаза. Властные и нежные, царапающие и терзающие, чужое горячее дыхание, чужое… Но он все равно возвращается к нему. Когда Саске исполнилось двадцать? Тогда было море, лунная дорожка от горизонта до самого берега и дикая, странная ночь. Они вернулись и забыли. Да, выпили немного. Да, все так. Ничего не было, это не считается. Ловушка захлопнулась, а эти двое – в бесконечном круге. Сегодня все по-другому. Старший не смотрит на младшего. Неужели кончилось бесконечное терпение? Или можно предположить невозможное, сказав, что Итачи просто больно смотреть на Саске? Младший пытается разорвать этот звенящий от тишины круг: - Итачи? Старший чуть поворачивает голову. У него уставший взгляд, словно он тоже не спал несколько суток. В темноте поблескивает красивое ожерелье. Итачи ничего не говорит, он просто делает еще один глоток и встает из-за стола. Он уходит. Он не хочет продолжать бессмысленный разговор. Это привычка – сбегать, прерывать разговоры, не смотреть. Привычка, доведенная до автоматизма. Но сегодня все немного не так. Саске тоже резко встанет, подбежит к нему и обнимет. Совсем по-детски. Конечно, он не тот мелкий надоедливый брат, но такой ребенок. Итачи останется стоять, не шевелясь и даже, кажется, не дыша, пока не скажет: - Что ты в нем нашел? Вопрос-обида, вопрос-уязвленная-гордость, вопрос, на который у Саске нет ответа. Они так и разойдутся по своим комнатам. Они не смогут нормально выспаться, впрочем, как и всегда. Саске будет ворочаться, чуть хмуриться, кусать губы и смотреть на хмурый рассвет. Итачи же будет лежать на спине, раскинув руки, и смотреть в потолок. Его красивое лицо не будет выражать ничего, за что можно зацепиться. А утром Итачи опять заведет тему о переезде. Он никогда не говорил прямо, - он любил намеки и полутона. Они будут о чем-то сухо и буднично разговаривать, Саске поинтересуется насчет планов Итачи, они вместе выпьют кофе и каждый уйдет к своим делам, к своей работе. А через несколько суток все снова повторится. Саске возвращается, его наполняет мазохисткая злость к самому себе, он телом чувствует все синяки, засосы и царапины, он вспоминает голубые глаза и длинную волну золотистых волос, но их перекрывают другие воспоминания. Крепкие, сильные, но такие хрупкие и тонкие руки. Горячие, сухие губы на шее и виске. Корица и какао. «Что ты в нем нашел?» Они идут по кругу. На губах Саске гуляет полубезумная улыбка. Его глаза поблескивают в темноте нездоровым блеском, а на высоких скулах играет румянец. Да, он болен. Уже давным-давно. Он знает, что его ждут. Привычка, доведенная до автоматизма. Но круг рушится и разрывается в тот миг, когда Саске открывает дверь, где его ждет не темнота и гнетущая подруга-тишина, а кольцо рук и сухие, горячие губы, ревниво целующие его искусанные губы. Саске будет тихо смеяться и яростно отвечать, он будет что-то шептать своему брату, который протащит его вглубь квартиры, он будет судорожно вцепляться в его волосы, будет шипеть и кусаться. А Итачи снова задаст все тот же вопрос. Он пугающе несдержан, во всех его движениях рваная порывистость. «Зачем он тебе?» Но они оба и так знают ответ. Мосты собирались, а веревки плелись, лунная дорожка гасла и снова вспыхивала на морской глади, ветер трепал волосы, а небо раскалывалось на тысячи кусочков. Нетерпеливо. Им плевать. Они терпели и ревновали, не разговаривали и уходили к другим, ругались и мирились сквозь прикосновения и объятия. Им будет плевать. - Ревнуешь? – хитро прищурив уставшие глаза, спросит Саске, на секунду прервавшись. Руки Итачи, бывшие под светлой рубашкой Саске, замрут. Младший почувствует слабый укус в шею, который и будет ему ответом. Круг снова замкнулся.
